Валентин Сильвестров в 1958 году поступил в Киевскую консерваторию, где учился у Бориса Лятошинского. В 1967 году стал третьим (после Шостаковича и Прокофьева) на территории Союза маэстро, удостоенным престижной американской Международной премии им. С. Кусевицкого. Лауреат Государственной премии им.Т.Шевченко, народный артист Украины. Автор семи симфоний, пяти симфоний без номера, ряда оркестровых произведений, хоровых и камерных кантат, камерно-инструментальной музыки. Его произведения публикует всемирно известное издательство «Петерс-Беляев».
Валентин Сильвестров — один из самых известных на Западе современных украинских композиторов. О «непубличном» образе жизни маэстро ходят легенды, а интервью он по личным убеждениям не дает. И все-таки бывают исключения: стать собеседником корреспондента «ЗН» Валентин Васильевич согласился.
 |
|
|
|
В.Сильвестров (слева) и московский пианист А.Любимов |
Трудно поверить, что типовая квартира с крохотной кухонькой в многоэтажке на Русановской набережной — «святая святых», где рождаются музыкальные шедевры. Именно здесь была написана знаменитая симфония для виолончели и камерного оркестра «Медитация», нашумевшая за рубежом «Метамузыка», произведения к кинофильмам «Грачи», «Приближения к будущему» и многое другое…
Первое, что бросается в глаза, — множество картин, которые дарят композитору современные художники, а также груды книг, в основном поэзии: без нее Валентин Сильвестров не представляет своего творчества. Но самое поразительное — это кабинет маэстро. Его потолок и стены оббиты грубой холщовой драпировкой: она принимает на себя главный удар быта — грохот соседских каблуков, а в центре — миниатюрный рояль. Именно это и есть «кокон», из которого вылетает бабочка — захватывающая дух мелодия.
— Валентин Васильевич, серьезная музыка нынче, как говорится, в загоне. Чем вы объясняете такое положение дел?
— У нас регулярно сообщают в прессе о лауреатах престижных премий в области литературы, а о музыкантах — молчат, пишут разве что об этих молодых ребятах с «электролопатами»… На самом деле мир переполнен музыкальными фестивалями, и не только джазом или попсой. В мире серьезной музыки есть свои герои, там совсем другая жизнь. Сегодня молодежь думает, что симфонии писал только Бетховен, и ей это скучно. А между тем люди продолжают сочинять симфонии и другие крупные музыкальные произведения. Как и в литературе: ведь романы не перестали писать после Толстого и Достоевского. Серьезная линия в искусстве продолжается…
Культурная жизнь современного Киева очень разнообразна: и выставки, и литературные вечера, а вот рекламы — ноль. Международные музыкальные фестивали по-прежнему регулярно проходят, очередной будет нынешней осенью, но афиш либо нет, либо они висят бог знает где…
И все-таки на государственном уровне что-то меняется. Например, инаугурация Виктора Ющенко отличалась от прежних подобных мероприятий тем, что наконец-то прозвучали первая часть Второго концерта Рахманинова, Девятая симфония Бетховена, «Мелодия» Скорика в симпатичной оранжировке… Ломается привычный стереотип: мол, если в зале правительство, то нужно играть какую-то заезженную музыку, буквально полову, будто это малограмотные люди. Перемены всегда начинаются сверху — раз руководство высочайшее, то и музыка должна быть высочайшей. Недавно отмечалось 70-летие известного эстонского композитора Арво Пярта, у нас тоже состоялся концерт его музыки. Совершенно неожиданно в органный зал, где собралось много украинских композиторов, пришел весь состав посольства Эстонии. Поразительно, что были и представители украинского правительства, например, министр иностранных дел Борис Тарасюк. Причем они не появились просто «для галочки», а высидели весь концерт серьезнейшей музыки…
— Два года назад вы были удостоены ордена «За интеллектуальную отвагу», которую учредил украинский журнал «Ї». Расскажите, что именно имелось в виду?
— Никакой особой отваги я за собой не замечал. Сижу на кухне, спокойно делаю свое дело. Меня уговорили принять награду, и я согласился с оговоркой: чтобы вручение проходило в рамках моего концерта на фестивале «Контрасты» во Львовской консерватории, т.е. в рабочем порядке. Вместо «нобелевской» речи я сыграл свою «Колыбельную». Что касается моего мужества, то, очевидно, имелись в виду события 1970 года, когда я вместе с несколькими коллегами был исключен из Союза композиторов. Предыстория такова: в 60-х годах возникла группа киевского авангарда, в которую входили дирижер Игорь Блажков, музыканты Леонид Грабовский, Виталий Годзянский, Владимир Загорцев, Владимир Губа, Святослав Крутиков, Петр Саволкин и младшее поколение — Иван Карабиц, Евгений Станкович, Олег Кива. Это было целое движение новой музыки, которое «наверху» не поощрялось. В то время исключение из Союза можно было сравнить с удушением, нам перекрыли все каналы кислорода. Восстановили нас только через три года, когда мы написали письмо лауреатам Ленинской премии Шостаковичу, Кара-Караеву и Хачатуряну о том, что с нами делают…
—Говорят, что композиторов высокого уровня в Украине уже не осталось. Что держит вас дома?
— Мое место тут — на Русановке, мне здесь хорошо. Зачем мне туда?
Имело бы смысл ехать, если бы я делал карьеру. Но на Западе работает другая схема: крупные фирмы «открывают» какого-то композитора и делают его записи на компакт-дисках. Гонорары получают только исполнители, а авторы — копейки от распространения. Выходит удачный диск — тогда начинаются предложения…
Действительно, много композиторов уехали сначала в Россию, потом — в дальнее зарубежье. Леонид Грабовский перебрался в Москву, а сейчас он в Нью-Йорке. Во время развала СССР уехал преподавать в Санкт-Петербург Валентин Бибик из Харькова, а недавно он ушел из жизни в Израиле. Не понимаю — что их туда гнало? Думаю, место талантливых людей сейчас именно здесь.
По моим наблюдениям, Украина — мощная непознанная музыкальная держава, тут сильные композиторские школы. Но никто этого не знает, нужно пропагандировать. Если исполнить одну из симфоний Лятошинского с хорошим оркестром на Западе в зале с отличной акустикой, станет ясно, что это композитор мирового значения.
— Где вам лучше пишется — на Западе или в собственной мастерской?
— На Западе я живу месяц-другой, как цветок, который переставили с одного подоконника на другой — и он уже завял. Возвращаюсь — и все оживает, радуется даже стены «виляют хвостами». В этом смысл путешествий. На Западе я просто сижу в четырех стенах или хожу в гости, а пишу совсем мало.
— Ваша знаменитая «непубличность» вызывает удивление. Что это — образ жизни или своего рода имидж?
— Я веду образ жизни не профессионального композитора, который пишет по заказу, а частного человека. Как поэт — он пишет, когда пишется. Сначала такого рода деятельность была вынужденной — были перекрыты все возможности. Потом выработалась привычка писать то, что хочешь. Единственный мой заработок — это кино, да и то в прошлом. Сейчас меня поддерживают западные издательства, которые выпускают партитуры. Что касается нашего Союза композиторов, то он дает статус и минимальную пенсию, кроме того, эти подвижники выбивают какие-то стипендии — получается минимум, на который можно жить.
Однажды, еще в советские времена, в наше Министерство культуры пришел новый чиновник, который не знал о моем стиле жизни. Я принес туда свои произведения, а он предложил мне «воспеть» приближавшийся XXVII съезд партии. Я ему ответил: «Я бы с удовольствием «воспел» (какое лакейское слово!), но сейчас пишу ноктюрн»…
— Как живется композиторам за рубежом, особенно нашим?
— К «нашим» я отношу Гию Канчели и Арво Пярта, с которыми общаюсь, бываю у них в гостях. Они внедрены в западную музыкальную систему, пишут по заказу и, видимо, получают большие деньги. Ведь и расходы там немалые — нужно содержать дом, платить страховки. Вероятно, у «раскрученных» композиторов есть свои менеджеры, но у Арво Пярта, например, нет, у него делами занимается жена-музыковед.
Такие, как я, не находятся в «свободном плавании», а преподают, пишут на заказ. То, что у нас называется системой домов творчества, у них имеет вид стипендий — это может быть квартира или дом, возможно, даже в специальных зонах для творческих людей. Наша молодежь стремится попасть в эту систему: если раз попадешь, то так и будешь жить — со стипендии на стипендию, во всяком случае, в Германии. Там много музыкантов нового поколения из Украины, есть свои «тусовки», знакомства. Но в серьезный музыкальный бизнес так просто не пробьешься, нужно там жить.
На Западе есть гильдии композиторов. Музыканты держатся вокруг специальных издательств и студий грамзаписи. С коренными западными композиторами я не общаюсь — мешает языковой барьер. Их «круг» и наш «круг» — это совершенно разные вещи.
— Кроме Пярта и Канчели, у вас есть друзья среди коллег?
— Альфред Шнитке, который бывал у нас в Киеве, а мы приезжали к нему в Москву, петербургский композитор Александр Кнайфельд и замечательный композитор Тигран Мансурян из Армении…
— Говорят, что свою симфонию «Медитация» вы написали специально для Мстислава Ростроповича? С этим связана целая история?
— Был период, когда Ростропович развил бурную деятельность, заказывал музыку всем — направо и налево. Ходил даже анекдот, что, приехав в Венецию и услышав песню гондольера, он спросил: «Вы пишете музыку? Так напишите для меня!»
Заметив мое творчество, он заказал мне симфонию. Но тут его лишили гражданства, всплыло, что на даче у него жил Солженицын, и началась вся эта подковерная возня… У нас в Киеве уже объявили об этом концерте, дирижировать должен был Игорь Блажков. Но Ростропович все-таки уехал, а Блажков исполнил симфонию в 1976 году с известным виолончелистом, учеником Ростроповича Валентином Потаповым. Это авангардное произведение исполняли летом, когда уехало все начальство. Оркестранты, по моему замыслу, по очереди зажигали и тушили спички в темноте, чтобы получилась игра огоньков. Потом внезапно зажигался свет и из-за сцены обрушивался колокольный звон. Эффект был феноменальный, особенно потому, что в любую минуту могли ворваться пожарные…
Ни хваленых, ни ругательных рецензий не было, поскольку были 70-е годы, и кое-кому важно было сделать вид, что этой музыки не существует.
Сейчас Ростропович вряд ли смог бы исполнить такую сложную партию, он уже давно дирижер и не занимается исполнительством.
— Согласны ли вы с утверждением, что талант — это своего рода болезнь?
— Абсолютно не согласен, наоборот, болезнь — это бездарность. Как правило, все дети талантливы, а потом их «задавливают». Талант и гениальность — это норма. Бывает, конечно, что они проявляются в результате стресса, травмы, заболевания, которые разрушают задавленность и человек возвращается к своему нормальному состоянию.
— Как удалось вам сохранить эту норму —талант, — став взрослым?
— Может быть, потому что у меня он поздно проявился: я начал заниматься музыкой, когда мне было уже 15 лет. Увидев, что мне везут в грузовике пианино «Красный Октябрь» (это был 1952 год), я был уверен, что сразу же сяду и буду играть, как в кино. Подождав, пока все ушли из дома, я сел за фортепиано и понял, что чуда не получилось. Начал заниматься с частным учителем и сразу же сочинять какие-то вальсы. Закончив школу с золотой медалью, я поступил в строительный институт, и уже потом мои друзья по футболу, которые были студентами музучилища, пригласили меня в студенческий композиторский клуб. Педагоги сразу же ухватились за меня и перевели с третьего курса строительного института на первый курс консерватории без экзаменов, поскольку никаких знаний у меня не было.
— Говорят, что гениальный художник «не так видит». А композитор — он «не так слышит»?
— Знаете, Пикассо мог бы рисовать в классическом стиле, он им владел, но само развитие искусства привело его к такому оригинальному самовыражению. А ведь он мог рисовать реалистические портреты не хуже Рубенса. Композитор возникает из любви к музыке — сначала подражает кому-то, а потом обретает что-то свое, а питает этот процесс любовь к музыке.
— Как вам сейчас работается?
— В последние годы «идет клев» — по утрам попадает какая-то интонация, простейшая музыкальная бацилла — и рождаются «Богатели» (в переводе — «пустяки»). Пишу сразу несколько произведений, при этом творческий акт мгновенен — либо получилось, либо нет. Работаю над циклами вальсов, интермеццо, литургическими песнопениями, но не для церкви, а для светского исполнения.
— В вашей музыке сквозит необыкновенная печаль. Это постоянное душевное состояние?
— Музыка — такой вид искусства, что если нет оттенка печали или сквозящей грусти, то нет и музыки. Причем печаль может быть разная — темная или светлая. Само занятие музыкой — свойство лирического поэта. Грусть не оттого, что тяжелая жизнь, а потому, что музыка — это как ускользающая красота. Все мы, кто живет на этом свете, вроде бы и радостные, но недолговечные. Остается только музыка.
Есть знаменитая картина Дюрера «Меланхолия» — встреча частного (души) с Вечностью. Когда они встречаются и душа осознает это, она вспыхивает. Такая реакция и есть меланхолия, осознание того, что ты стоишь перед бесконечностью. Она порождает мысль о том, что ты — мыслящий тростник и существуешь в этом мире мгновение…
Когда человек страдает, с его души слетает какая-то кора и душа обнажается, оживает, поскольку в обычное время она «заасфальтирована» рутиной. Нужно землетрясение, чтобы увидеть мир таким, какой он есть. Но все время жить с таким чувством невозможно…
